Матушка Пелагея, моли Бога о нас!
Когда Пелагея Захаровская приезжала в Троице-Сергиеву Лавру, некоторые паломники узнавали ее, поскольку бывали в Захарове. Весть о блаженной старице тут же передавалась из уст в уста, и после богослужения в Троицком храме ее обступали богомольцы и даже некоторые лаврские монахи.
Она садилась на сосновую скамейку, справа от входа, в той стороне, где почивают мощи преподобного Сергия, и говорила о спасении души:
— Вы знаете, как у нас в Захарове бабы белье грязное моют в пруду? Отмачивают, полощут, колотушкой колотят, на терке трут... Все руки об это белье изламывают. Так и мы свою душеньку должны от грязи духовной очищать. В слезах раскаяния вымачивать, молитвой мытаря, как колотушкой, колотить да тереть на терке памяти о грехах.
Пелагею слушали по-разному. Одни с интересом, другие с непониманием.
— Да сколько же ее, душу, тереть-то можно, — сухо, словно шорох бересты на ветру, проговорил стоявший около старицы угрюмый, тощенький мужичок. — Ее у меня и так истерли всю. На работе до седьмого пота пашу, а мне всё выговаривают: то не так, это не этак. Дома жена кажинный день трет. Ей тоже все не так да не этак. Ну, я и того... На работе с оскорбления возьму да колхозную телегу поломаю. А дома, коль осерчаю, бывает и жену пристукну. А чего она... Правда, я тогда того... Огонь-то на душе стаканом самогонки притушу и да вроде как усмирюсь. А в воскресенье на дух к батюшке схожу, покаюсь. Вот и вся недолга. Зачем же ее, свою душу, почем зря колотить-то?
— А в чем же ты, мой хороший, каешься? — сурово спросила блаженная старица.
— Как в чем? Что напился, что телегу поломал, жену обидел.
— А почему ж ты так поступил?
— Так нечего было мою душу тереть! Довели меня, со всех сторон довели!
— А ты, значит, ни при чем? Не злился, не гневался, не раздражался, не сквернословил, а напившись, не грозился всем оглоблей по хребту надавать?
— Ну, можа, и было чего... Да я ж непротив, признаю. Вот и у жены прощения попросил недавно. Я ж люблю ее. А она заболела, — мужик утер рукавом видавшей виды фуфайки глаза, — тяжко заболела. Вот послали меня за батюшкой. Исповедоваться ей, значит, надо, покаяться ... А сама-то в коммунистах ходила, храмы закрывала.
— Все грешны, — сказала Пелагея, — слава Богу, что еще каемся. Только вот каемся плоховато. Совсем плоховато. Не хотим из души грехи выколачивать. Но Бог милостив. Он их из нас Сам выколотит. Скорбями выколотит.
Ты, мой хороший, знай, что хозяйка твоя долго болеть будет, мучиться. И ты с ней настрадаешься. Но если вы скорби свои воспримете как наказание за грехи, недалеко будете от спасения душ ваших. Потому что терпение скорбей это тоже покаяние. А если будете Бога благодарить за скорби, то это уже — плод покаяния. Тогда и помирать можно, ибо приблизится к вам Царствие Небесное.